Историк сегодня между Гражданской войной и интеревенций к чему-то пришутил, что мне пойдёт фата - хотела процитировать Блока ("И как, глядядясь в живые струи, не увидать тебя в венце?"), но уж слишком смеялась и момент был упущен %)))))))

Вспомнилось почему-то:

"Но Крот даже взглядом его не удостоил и, презрительно сдвинув с пути, в нетерпении зашагал дальше, мимоходом поддразнивая всяких других кроликов, которые выглядывали из норок, чтобы узнать, что там случилось.

- Луковый соус! Луковый соус! - бросал им Крот, и это звучало довольно глумливо, потому что кому приятно напоминание, что твою родню подают к столу под луковым соусом!

К тому времени, когда он был уже далеко, кролики придумывали колкость ему в ответ и начинали ворчать и упрекать друг друга:

- Какой же ты глупый, что ты ему не сказал...

- А ты сам-то, сам-то чего ж...

- Но ты же мог ему напомнить...

И так далее в этом же роде. Но было уже, конечно, поздно, как это всегда бывает, когда надо быстро и находчиво оборвать насмешника."

Грэм, "Ветер в ивах".

Писали в понедельник последний экзамен, ergo школа закончилась. Никаких выпускных, конечно - хватит, насмотрелась ужо, разве что краткая вылазка за аттестатом %)

Боже, да!! Наконец-то!!!!!!!

И мне никогда больше не придётся впихивать в себя химию! И давиться геометрией! И скоропостижно умирать на контрольных по алгебре, и лихорадочно списывать физику, пряча учебник в рукава, за щеку или под юбку. Оо!

*всхлипывает от счастья* (:



"Оковы тяжкие падут, темницы рухнут..." %))))))))

Сегодня (то есть, уже вчера) опять долго занимались историей - после таких уроков все мои чаяния, мечты, надежды и желания сворачиваются до двух низменных: съесть яблоко и занять горизонтальное положение на какой-нибудь более-менее подходящей плоскости %)

На письменном столе поселился Блок и учебники по истории, там же везде журналы, нечитанные Тайрины книжечки, стопка книг, которые вернул Даня (книги, про которые я забыла ещё в прошлом году - Кастанеда, Фишер и дикое количество томиков Бёрджесса периода моего повально-болезненного им увлечения %))), номера "Афиши" и "Большого города", часы, карандаши и пастель, от которой руки в цветной муке и все тетради в цветных случайных закорючках.

Устроили британцы конкурс - надо переводить поэзию, и я со своей неравнодушностью воспылала, а там бац - и можно только детям после 17. Сижу со своими шестнадцатью, перекладываю из руки в руки, переминаюсь с ноги на ногу, что делать, где взять ещё несколько месяцев? Ведь если считать годами, - прикидываю я, - то мне и есть 17! 2005-1988 ведь 17, всё дело только в дурацком деньрожденческом декабре, из-за которого мне не хватает до 17 почти целого года, чувствую себя совсем как Моника из Линдгрен - смотрю сны, которыем детям до шестнадцати смотреть не положено %) Схожу к британцам в понедельник, поулыбаюсь, посверкаю светом разума, может, они немножко ослепнут и накинут нехватающих месяцев *)

Придумала себе новую забаву (а то делать, конечно, совсем нечего)) - Мэнсфилдовы дневники переводить. Даже блокнот хороший нашла, осталось только ручку где-то заныкать %) Аха, "не было гвоздя.." %))

ботаническое:



nox удивительную цветуечку сфотографировала - иерихонская роза называется *)

на первый взгляд больше всего напоминает засохший ещё в прошлом веке кустик, но если её полить, за полчаса она распускается и похожа на целую клумбу %)









посмотреть, как она распускается и засыхает %)

Когда ветер стихает и листья пастушьей сумки

еще шуршат по инерции или благодаря

безмятежности - этому свойству зелени -

и глаз задерживается на рисунке

обоев, на цифре календаря,

на облигации, траченной колизеями

ноликов, ты - если ты был прижит

под вопли вихря враждебного, яблочка, ругань кормчего -

различишь в тишине, как перо шуршит,

помогая зеленой траве произнести "всё кончено".

Вирджиния Вульф о Кэтрин Мэнсфилд, "Мучительно тонкая душа"

Все наиболее выдающиеся новеллисты Англии сходятся на том, что Кэтрин

Мэнсфилд как автор коротких рассказов не имеет себе равных. Никто их

писателей не стал ее преемником, никто из критиков не смог разгадать тайны

ее своеобразия. Но читателю ее дневников нет до этого дела. Здесь нас

интересуют не особенности ее письма и не размеры ее влияния на других, а

картина человеческой души - мучительно тонкой души, - на протяжении восьми

лет воспринимавшей случайные впечатления жизни. Дневник был ее мистическим

собеседником. "Ну, мой невидимый и неведомый, давай потолкуем", -

обращается она к нему, начиная новую тетрадь. И заносит туда факты:

погоду, дела; набрасывает сценки; анализирует собственный характер;

описывает голубя, или сон, или разговор. Невозможно себе представить

ничего более фрагментарного, ничего более личного. Мы наблюдаем

человеческую душу наедине с самой собой, когда она настолько пренебрегает

аудиторией, что пользуется при случае стенографическими знаками

собственного изобретения или, по обыкновению одиноких душ, раздваивается и

беседует со своим вторым "я". Кэтрин Мэнсфилд о Кэтрин Мэнсфилд.

Но постепенно обрывки накапливаются и приобретают, вернее, Кэтрин

Мэнсфилд им придает определенное направление. С каких же позиций смотрит

она на жизнь, когда сидит, такая ужасно чувствительная, и записывает одно

за другим свои разнообразные впечатления? Кэтрин Мэнсфилд - писательница,

писательница прирожденная. То, что она чувствует, слышит, видит, не

разорвано, не фрагментарно - это единое целое, поскольку написано ею.

Иногда это наблюдение, прямо предназначенное для нового рассказа.

"Запомнить, как скрипка жизнерадостно взбегает вверх и, печальная,

спускается обратно; как она бегает, ищет", - записывает Кэтрин Мэнсфилд.

Или: "Радикулит. Очень странная вещь. Так внезапно и так больно.

Использовать при описании старика. Боль, когда встаешь, медленно,

постепенно, с гримасой досады; а ночью, в постели, кажется, что тебя

сковали..."

Иногда вдруг какой-то один миг обретает значение, и она зарисовывает

его, чтобы не утратить. "Идет дождь, но воздух ласковый, дымный, теплый.

На обвисшие листья падают крупные капли, никнет душистый табак. Шуршание в

плюще. Это Уингли из соседнего сада; взобрался на увитую изгородь,

спрыгнул. И, опасливо поднимая лапы, навострив уши торчком, в страхе, как

бы не захлестнула волна зелени, осторожно перебирается вброд через

травяное озеро". Монахиня из Назарета просит милостыни, "обнажая бледные

десны и почерневшие зубы". Тощий пес. Бежит по улице тощий, "как клетка на

четырех деревянных столбиках по углам". Во всех этих примерах мы

оказываемся словно бы внутри недописанного рассказа: вот начало, а вот

конец; остается только захлестнуть их петлей слов, и работа готова.

Но в дневнике так много личного и подсознательного, что от пишущего "я"

отделяется "я" второе и, отступя в сторону, смотрит за поведением

пишущего, таким капризным и странным: "Столько дел, а я ничего не делаю.

Жизнь здесь была бы пределом мечтаний, если бы только я действительно

писала всякий раз, когда притворялась, будто пишу. Вон сколько рассказов

стоят и дожидаются за порогом... На следующий день. Например, сегодня

утром. Ничего не хочется писать. Серо, мрачно и скучно. И кажется, все эти

рассказы не настоящие и не стоят труда. Не хочу писать, хочу жить. Как это

прикажешь понимать? Неизвестно. Однако же вот, пожалуйста".

Как понимать? Она относилась к своей работе серьезней, чем кто бы то ни

было. На каждой странице ее дневника, как бы торопливы и подсознательны ни

были записи, о писательском деле она пишет прекрасно, умно, язвительно и

строго. Никаких литературных сплетен, ни следов тщеславия, зависти. В

последние годы она не могла не сознавать своей растущей литературной

известности, однако об этом нигде нет ни слова. Она судит о собственном

творчестве глубоко и безжалостно. Ее рассказам, полагает она, недостает

глубины и богатства материала - она только "снимает пенки с поверхности".

Ведь писать, правдиво и тонко изображать то, что видишь, - этого еще не

достаточно. Нужен фундамент, не выразимый словом, но надежный и прочный.

Под мучительным бременем неизлечимой болезни Кэтрин Мэнсфилд пускается в

странные, трудные поиски, которые по отрывочным, темным следам мы не можем

ни проследить полностью, ни истолковать; здесь уже нет ничего похожего на

кристальную прозрачность, с какой она описывает достоверные реалии жизни.

"Если личность разорвана, она не может создать ничего ценного", - читаем

мы. Необходимо душевное здоровье. После пяти лет борьбы с физическим

недугом Кэтрин Мэнсфилд отказывается от медицины, но не отчаявшись, а

уверовав в то, что его корни - в болезни духа, которую исцелить может не

медицина, а лишь "духовное братство", наподобие того братства в Фонтенбло,

в котором она провела последние месяцы жизни. Но перед уходом она подвела

итоги и сформулировала свои взгляды. Этим рассуждением и кончается ее

дневник. Да, она хочет быть физически здоровой, пишет Кэтрин Мэнсфилд; но

что такое физическое здоровье? "Под здоровьем, - объясняет она, - я

понимаю возможность свободно дышать и жить, жить полной, взрослой,

разносторонней жизнью в единстве со всем, что мне дорого: земля с ее

чудесами - море - солнце... Кроме того, я хочу работать. Над чем? Я хочу

жить так, чтобы работать руками, чувствами, головой. Хочу, чтобы у меня

был сад, домик, трава, животные, книги, картины, музыка. И из всего этого,

выражением всего этого, будет моя работа (пусть даже я стану писать о

водителях такси, не важно)". Кончается ее дневник словами: "Все хорошо". И

поскольку спустя три месяца она умерла, хочется верить, что в этих словах

заключен вывод, к какому она, гонимая болезнью и своей чувствительной

натурой, пришла в том возрасте, когда большинство из нас легкомысленно и

бесцельно обретаются среди образов и впечатлений, забав и знаний, которые

так, как она, не умел ценить никто.



1927

Я втянулась и послушно играю в игру про Паука, манговый нектар кончился, бесподобная Кэтрин Мэнсфилд прочитана, не могу найти телефон, в голове ветер и земля Ойла, почему-то думаю про Сологуба и вспоминаю египетские рассветы за тихим морем, как мы приходили утром на холодный песок и никого кроме эти первых лучей не было, только вода о берег плескалась, даже рыбы спали - в голове какие-то неавалонские туманы, никаких книжек более-менее привычных читать не могу, всё оттого, что привыкла к текстам учебников и тут же разбиваю абзацы художественных изделий на главное и второстепенное, выделяю причино-следственную связь и под нос себе бормочу, стараясь запомнить, кто чей сын, кто куда пошёл и кто чего сделал, только потом понимаю, что это не обязательно к выучиванию, жутко боюсь захламить голову такой ерундой, потому что вдруг потом чего важное вываливатся про князей или исключения какие-нибудь из русского дурацкие, страааашно %).

В среду смотрели с Джульеттой фильм про Берналя Че Гевару. Полфильма Дж. восхищалась носом Б. (кошмар какие у всех длинные имена-фамилии), а остальные полфильма восхищённо сопела из темноты. Потом мы выбрались на свет и она решила, что тоже пропутешествует по миру на мотоцикле (ей хочется жёлтый спортивный) и будет помогать все нищщасным и обездоленным. Потом Дж вспомнила, сколько раз свалились с мотоцикла Гевара со своим другом, и карьеру альтруиста и филантропа решила отложить %) Вообще, она жутко красивая, Джульетта. Она была в туфельках, вся в бисере, сверкает глазами, просто Елена Прекрасная %) Зато у меня кеды новые. Синие с голубым, верх изящества *)

Фильм был забавный - без надрыва, без соплей, просто история, как Че Гевара со своим другом целый год путешествовали на мотоцикле, у Че Гевары была астма, а друг у него был толстый биохимик, жуткий прохиндей и всё время требовал у него 15 долларов, которые ему (Че) подружка дала, чтобы он ей купил в Америке купальник. Потом подружка ему прислала письмо, что ей его ждать надоело, она выходит замуж и купальника больше не надо, Че деньги отдал нищщасным, так что толстому другу потом не хватило снять девицу на корабле, тогда друг (которого звали то ли Альберто, то ли Антонио, то ли ещё как-то на "А" пошёл и выиграл денег на девицу в карты. Но вообще, там было ещё много всяких пычальных моментов про униженных и оскорблённых, бесправных, несчастных и нищих - я просто не вижу смысла вдаваться в подробности, и хотя фильм, конечно, не про ветер в голове и потешествия в духе Керуака, а про возмужание народного трибуна, но уж больно мне Чегевара несимпатичен : )

Убийственный день

Пополудни сильно поспорили с матушкой, она на меня взъелась, и я, гордо пихнув в сумку книжку и шарфик, закрыв за собой плотно входную дверь, ушла. К моему величайшему сожалению, за полы меня никто не хватал и остаться слёзно не просил, пришлось покинуть полее достойно, но не слишком эффектно %)) Я-то думала: уйду, как Иван Грозный в Александрову слободу, чтобы вслед просили вернуться и слали челобитные - ан, нет, не случилось. Пришлось покинуть поле брани гордо, но не особо эффектно)). Совершенно не умею долго злиться, наверное, из-за въевшейся привычки всему если не улыбаться, то ухмыляться, себе в том числе, а во всяких неудачах и ссорах мне всегда какие-то смешные моменты видятся. В этот раз я жутко развеселилась набору, который оказался у меня в сумке - почти разрядившийся телефон, книжка на английском про деву с единорогом, не слишком много денег и закончившаяся ещё в субботу гелевая ручка. Ни тетрадины, без которой я никуда не хожу, ни чего-нибудь хоть сколько полезного). К моменту, когда села в троллейбус злиться перестала совершенно, но возвращаться было как-то не авантажно, к тому же, я встретила бывшую одноклассницу, которая без умолку трещала что-то про нового географа, так что пожалеть себя-нищщасную времени мне не хватило. Вообще, когда встречаешь бывших (одноклассниц ли, френдов)) хочется как-то сверкнуть, блеснуть, ослепить и произвести впечатление невозмутимой неотразимости, жизнь которой, после последней встречи с бывшим, несказанно изменилась к лучшему %) Тут блестнуть не случилось - мало того, что с утра не было горячей воды и я была с немытой главой (теперь, к счастью, включили, и я изменила ситуацию к лучшему)), так ещё и настроение после ссоры было не особо радужным. Но Илоночка ничего не заметила, трещала сама и мне даже рта открывать почти не пришлось. Уфф)

Добралась до отцовой мастерской, пытаясь вспомнить по дороге код, не вспомнила, так что кинулась со всех ног ловить закрывавшуюся за какой-то тёткой дверь. Поймала, распахнула, и выяснилось, что код не на ней, а на второй двери, так что неслась я зря. Фу, ненавижу бегать. Особенно, когда выясняется, что в этом не было необходимости. Немного потопталась внизу, потом всё-таки юркнула в дверь мимо какого-то молодого человека, в ужасе отшатнувшегося. В лифте не могла вспомнить этаж. К тому же, у папы на двери жутко по-дурацки прикреплена табличка с цифрой, он её перевернул (креатив рулит)), так что не ясно, то ли 25, то ли 52 %) Нашла, наконец. Посидела немного у него, съела яблочко, почитала свою книжку, потом решила направить стопы в обратном направлении. Направила, и ничего хорошего из этого не вышло. Только я забралась с мороженным в троллейбус и села в уголке с книжкой, как на сиденье напротив опустилась моя бывшая преподавательница по физкультуре. Степень моего отчаяния была непередаваема. Мало того, что я никогда не отличалась особыми успехами по физкультуре, так физкультурница ещё была крайне милой дамой, которая ко мне очень нежно относилось. Надо ли говорить, что недопрыгивая(недокувыркиваясь или недобегая)) до нормы, я мучительно стыдилась и краснела. Ну и вообще, учительница по физре не совсем тот человек, которого приятно встретить в момент поедания мороженного %) Конечно, я тут же совершенно прелестно порозовела, на что она мне ласково говорит: "Ну, что ты краснеешь? Ты ешь, ешь мороженное, а то растает!". Ох. Чудом жива осталась)

Долго кидала в книжном алчущие взгляды на Акройда "Лондон:Биография" (про город, а не про писателя), купила вчера, притащила домой. Уселась сегодня, начала читать. Жутко обидно - перевод преотвратительнейший.

Игра топором на скрипке, с какого языка переводили эти люди? С австралийского? )

И книжка ведь сама по себе просто несказанно хороша. Читаю и подслащиваю впечатления от перевода пряничком -)