[musette]

Самым нелюбимым её цветом был жёлтый, а самым нелюбимым временем года - весна. Она не любила высокие пластиковые стаканы с грязной, несвежей водой, которых, обычно, так много в метро, где все цветы жмутся в невообразимой духоте, полуживые и такие несчастные. Не любила тонкие, жёсткие, зелёные веточки папоротника, которые часто всовывали между её веточек.



Для красоты всовывали.



Она не любила скользкие, блестящие обёртки, пёстрые и безвкусные, в которые её заворачивали цветочницы. Не любила своё отражение в этих переливающихся упаковках.

И себя она, тоже, не любила. Ей совсем не нравились свои круглые, мелкие цветки, чуть шершавые на ощупь и до ужаса символичные.

В общем-то, себе она уже и не принадлежала.



Её звали Мимозой.



У неё были сотни имён кроме этого, дурного и безвкусного.

Но никто бы и не подумал называть её иначе.

Она была цветком 8 Марта.

C утра цветочницы вываливали её на своих прилавках охапками,

продавали вениками-букетиками, завёрнутую в газету или плёнку.

И весь день её покупали люди.

Мальчишки прибегали самые перыве.

Пожалуй, к ним она относилась благосклоннее всех - они неохотно отдавали деньги, долго выгребая монетки из разных карманов и ещё дольше выбирали самый красивый букет из груды одинаковых, хватали замёрзшими руками так, что вздыхать не приходилось, и неслись с букетом домой.

А потом дарили маме.

А вот мамы ей уже нравились меньше - они радовались не ей, а сыновьим подаркам, привычными жестами доставали хрустальные, тесные, некрасивые вазы и наливали туда ледяной воды так, что она ещё долго не могла прийти в себя.

Иногда её покупали девочки. Они доставали аккуратные деньги из кошельков, пересчитывали и забирали самый аккуратный букетик.

Аккуратно несли домой и, даря мамам, говорили, что они - самые любимые и лучшие на свете. Не они, она, конечно. Ма-ма, о-на мо-я.

И опять мамы радовались не ей, а подарку дочки, привычными жестами доставали хрустальные, тесные, некрасивые вазы и наливали туда ледяной воды так, что она ещё долго не могла прийти в себя.

Юноши её совсем перестали покупать, потому что теперь девушки кривили личики от её круглых, мелких цветочков, чуть шершавых на ощупь. Им дарили тюльпаны, а её больше не покупали.

Иногда её покупали старички. А вот к ним она питала уважение настолько искреннее, насколько только может испывать цветок. Для них она была памятью, отголоском времени, тенью их юности, частью их прежней жизни.

Для них она была радостным и тёплым воспоминанием. И хоть вазы, в которые её ставили старушки были потемневшими от времени, но вода была тёплой, а на подоконнике, уставленном фикусами, ей выбирали самое уютное и светлое место.



Она часто вспоминала свою родину - субтропические леса в далёкой Америке и надолго замирала, затаив дыхание и загнув один лепесток, вспоминая о жгучем солнце и неумолимом ветре родного края. Вспоминала о гусеницах, которые даже близко боялись подползать к ней - ведь у настоящей Мимозы есть колючки. А ещё, она слегка подрагивала от переполнявших её воспоминаний - она пыталась по привычке сложить листочки попарно, а потом опустить весь цветок. И ничего у неё не получалось.

Мимоза оглядывалась на узком подоконнике между фикусов или прихваток, тетрадок или журналов, чашек или детских игрушек под светом холодного солнца за толстым сткелом.



И никто её никогда ни о чём не спрашивал и ни разу не сказал ни одного доброго слова.

Всё её дарили, бездумно и по привычке.



Слишком у многих есть одинаковая привычка - дарить её на восьмоемарта.



Дарить ту, которую на родине, в Америке, индейцы называли Мимоза Стыдливая, потому что стоило к ней прикоснуться, и она робко складывала тонкие, хрупки листки.



Но теперь её уже никак не называют. Только "мимоза".

И произносят, неловко шлёпая губами, забывая, что этот Цветок, может быть, самый красивый и изящный, из тех, какие я только видела и увижу.

И уже конечно, самый терпеливый и благородный.

Самый тонкий и выносливый.

Цветок, у которого есть душа.

А о ней-то все и забыли.







Милая мама.



Я не дарю её тебе, и, надеюсь, теперь ты знаешь почему.

Пусть хотя бы одной счастливой мимозой останется больше?

Маша.